«Последние 30». Исход из СПЧ
В русской истории часто происходило одно и тоже событие: авторитарный правитель призывал в свой ближний круг людей, которые становились его советчиками в вопросах актуальной политики. Орган этот был всегда не избираемый, а назначаемый. Да и к реальным действиям он был чаще всего не причастен, ограничиваясь советами государю. Право к ним прислушиваться государь оставлял всегда только за собой.
Каждый раз нужда в таком совещательном органе возникала в период большого исторического слома. Иван IV, еще не названный Грозным, начал своё правление вместе с Избранной Радой — неформальным правительством, в которое вошли самые просвещенные из друзей юного царя. Царь-реформатор Петр I накануне своих реформ в 1699 году создал Ближнюю канцелярию, ставшую в будущем Правительствующим Сенатом. Да и вообще в своих свершениях первый российский император чаще ориентировался на собственных выдвиженцев, игнорируя прежние иерархические нормы двора. Уже через сто лет праправнук Петра Александр I, взойдя на престол, создаст из своих друзей Негласный комитет. В него вошли ближайшие друзья императора, которые были также как и он людьми своего времени: поклонники философии Просвещения, почти открытые республиканцы, сочувствовавшие больше Наполеону, чем старым европейским монархиям. Но каждый раз в истории такой совещательный орган по разным причинам не доводил своих целей до конца. Обычно у государя просто менялось отношение к пониманию задач страны. Так на смену Избранной Раде пришла опричнина, Негласный комитет Александру I стал не нужен, когда он понял, что его задача не введение в России конституции, а служение Богу и европейскому единству на евангельских началах.
Советник государя всегда вынужден учитывать его настроение и часто задумываться о пределах сделки с собственной совестью.
В очередной раз представители российского гражданского общества были поставлены перед подобным выбором в 2002 году. Владимир Путин подписал указ о создании Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. У Совета была ясная цель - наладить прямой контакт главы государства с российским обществом, минуя различных посредников. Была у этого нововведения и неочевидная цель — создать при президенте орган, который доносил бы ему информацию «с мест» в чистом виде, не искривленным бюрократической иерархией.
На каком-то этапе интересы государства и гражданского общества стали расходиться, а сторонние наблюдатели всё чаще стали называть Совет по правам человека декорацией. Деятельность его членов все чаще стала сводиться не к решению главных вопросов развития гражданского общества, а к спасению конкретных людей. На заседаниях Совета можно было попросить за конкретного человека, попавшего в беду.
В 2008 году, через шесть лет после создания, у Совета наступил новый этап истории. «Свобода лучше, чем не свобода», —произнес кандидат в президенты Дмитрий Медведев. В новый состав Совета были приглашены не только гражданские активисты и правозащитники, но ученые и эксперты в различных сферах общественно-политического знания. Теперь Совет все чаще начинал играть функцию одного из моторов так называемой «медведевской модернизации». Но в сентябре 2011 года Медведев заявил, что больше не будет баллотироваться в президенты. Меньше чем через три месяца в России началась серия протестных митингов, апогеем которых стал разгон шествия на Болотной площади 6 мая 2012 года. У российского гражданского общества и Совета по правам человека начинался новый этап.
Одним из подзабытых сегодня событий в те месяцы зимы-весны 2011-2012 годов стал массовый уход из Совета его членов, посчитавших, что в изменившейся политической ситуации работать в таком органе больше невозможно или не нужно. В те месяцы это был едва ли не единственный протестный поступок среди людей, которые так или иначе были приближены к российской власти.
«Последние 30» встретились с ними, чтобы узнать, какова цена сделки с совестью в современной России; нужно ли спасать отдельных людей, не споря с политическим режимом. Каждый из них даст свой ответ на вопрос: «Состоялось ли гражданское общество в современной России?»
«Медиазона» публикует монологи правозащитников в сокращении, полная версия доступна на сайте «Последние 30».
Алексей Симонов, 76 лет, президент Фонда защиты гласности
Больше всего мне нравится период, когда мы все были наивные и верили, что от нас что-то зависит. Было несколько человек, которые активно с президентом спорили, обсуждая социальные вопросы. Я спорил с президентом однажды, вызвав его невероятный гнев, потому что я полез обсуждать проблему убийства заложников на Дубровке. Позволил себе сказать: «Ссылаются на то, что журналисты НТВ передавали, как готовится штурм в прямом эфире, что помогало террористам, и это привело к большим жертвам — это неправда. Они это показывали уже в тот момент, когда штурм начался». Но поскольку оказалось, что этой операцией руководил сам Путин, то я не знал, что это было его личное мнение, что именно журналисты виноваты в таком количестве жертв. Когда мы с ним это обсуждали, господин президент был готов выйти из себя. Очень интересно наблюдать, когда президент выходит из себя. Неприятно, но точно интересно. Он перестает слышать.
За 10 лет, побыв членом Совета и при Путине, и при Медведеве, я убедился, что от меня уже ничего не зависит. Тем более я был категорически против возвращения Путина на третий срок. Поэтому я вышел из Совета.
Валентин Гефтер, 70 лет, директор Института прав человека, Москва
У гражданского общества нет начала и конца своего развития, но оно сильно меняется во времени. В России оно очень быстро замыкается само на себя и становится бессмысленным, когда оно не соединяет власть и общество. Сейчас этот разрыв усиливается не только из-за политики властей, но и само население ушло от гражданской повестки дня. В 1990-е годы потребность в ней была выше. Сейчас она меньше, потому что, наверное, жизнь более сытая. Эта успокоенность, удовлетворенность тем, что не имеет отношения к самым простым вещам, играет плохую роль. Потому что гражданское общество слабеет без самоорганизации граждан.
Елена Панфилова, вице-президент международного движения Transparency International, 47 лет, Москва
В 2008-2012 годах был такой большой демократический вдох-выдох, когда туда пришли новые люди и стали задавать острые вопросы, связанные с институциональным развитием страны. То есть он вышел за рамки обсуждения только обеспечения прав человека.
Мне позвонили после выборов Медведева и спросили, как называется моя организация? В ответ я спросила, кого это интересует? Мне ответили, что звонят из Администрации президента. Я рекомендовала ознакомиться с информацией на нашем сайте. А потом пришло официальное приглашение на встречу Совета, куда я пошла. Так я там оказалась.
Ида Куклина, член координационного совета Союза комитетов солдатских матерей России, 81 год
Думая о годах, которые я провела в Совете (10 лет), я понимаю, что наши ожидания были завышенными и, возможно, наивными. Нет, были, конечно, и успехи. Я бы даже сказала, что Союз комитетов добился немалого. Например, мы повысили пенсию солдатам по призыву, воевавшим в Чечне и ставшим инвалидами Первой группы. Ведь изначально эта категория инвалидов получала самую маленькую пенсию в России. Нам удалось ее повысить, но с каким трудом! Мне пришлось просто устроить скандал на заседании Совета во время встречи с Путиным. Я помню, как, забыв обо всем, кричала: «Ведь вы написали резолюцию на нашем докладе, что надо выполнить! Но два премьера, Касьянов и Фрадков, вас не послушали! До сих пор ваша резолюция не выполнена!» Потом еще встречались с Сурковым, который пришел на заседание Совета. В общении с ним я для убедительности пыталась изобразить грубую, но наивную и честную солдатскую мать. Я ему говорила: «Мы будем теперь знать, что никто не слушается президента». Путин мне говорил, что из-за каких-то сложностей в правительстве не могут решить этот вопрос. А я ему отвечала, что ему надо «указик» подписать. И он действительно решил в итоге эту проблему указом. Но разве это нормальный процесс принятия решений?
Ирина Ясина, журналист, 51 год
Я оказалась в Совете очень приятным для меня образом. Мне позвонила Элла Памфилова в начале 2009 года и пригласила в это учреждение. Для меня это было странно и всё-таки важно. Я же была человеком Ходорковского после закрытия «Открытой России», в которой я играла довольно важную роль. Поэтому к тому моменту я была вычеркнута для всех структур, даже не околовластных — мне это неважно, а из тех, которые пытались на что-то влиять. Приглашение в Совет для меня было своеобразной реабилитацией.
Из Совета я вышла в декабре 2011 года. Это было связано с выборами в Государственную Думу. На следующий день после них пятого декабря была первая большая манифестация. А восьмого декабря Медведев сказал, что выборы были честными, и не было никаких нарушений, поэтому вы, граждане, не правы. В тот же день я написала заявление о выходе. Удивительно, но много людей поняли, почему и зачем я это сделала. Мне было важно хоть каким-нибудь способом продемонстрировать, что я против свершившегося и сказанного. Понимаете, я была в Совете при Медведеве. Если бы это сказал Чуров, то я, может быть, не вышла. Но это сказал Медведев. Я не хотела ассоциироваться с человеком, это сказавшим.
Опыт участия в Совете мне ничего не дал. Это было разочарование, но не в Совете, а в потенциях Медведева. Я помню, под самый занавес в конце ноября 2011 года Совет проходил в администрации президента. Мы обсуждали дело Магницкого. Всё было шикарно. Напротив сидел Бастрыкин, заместитель Генерального прокурора, какие-то люди из МВД. Бастрыкин, глядя на нас, говорил, что он разберется, всё решит. А потом вдруг встал дядька из Следственного управления МВД и сказал, и доложил, что возбуждают уголовное дело против умершего Магницкого. И когда подобное происходит с разницей в 10 минут, то становится просто не по себе.
Эмиль Паин, профессор НИУ ВШЭ, 66 лет, Москва
Это был краткий период либеральной оттепели, когда некоторые подумали, что есть шанс изменений сверху. Пришел человек, который говорил, что свобода лучше, чем не свобода. Мне было не стыдно работать в то время в такой компании: с Алексеевой, с Аузаном, с другими людьми. Во многом поэтому я и пошел туда.
Более того, я и сейчас считаю, что нынешний председатель Совета Михаил Федотов делает, что может. К нему очень сложное отношение сейчас в либеральных кругах. Я полагаю, что полезную роль он продолжает играть. В ситуации глухой информационной блокады для людей, которые не поддерживают власть, все-таки удается через него доносить свои мысли. Ему сейчас очень тяжело. Ведь не участвовать в деле, которое тебе ничего не дает, не очень сложно. А вот остаться и продолжать там работать, еще и когда многие из твоего круга тебя осуждают, нелегко.
Дмитрий Орешкин, политический географ, 62 года
В 2009 году в Москве состоялись скандальные выборы в городскую Думу. Доходило до бойкота заседаний Государственной думы в знак протеста против грубых фальсификаций московских выборов. В ту осень на заседании Совета в присутствии президента при помощи Э.М.Памфиловой мне выкроили ровно три минуты, чтобы я довел до сведения президента факты о конкретных масштабах фальсификаций в Москве. Масштабы были что надо: «Единой России» приписали примерно треть голосов. Я довел. Он ответил, что да, выборы в Мосгордуму были «нестерильными», но больше этого не повторится. И, конечно, ничего не поменялось.
Чтобы получить эти три минуты, пришлось пойти на военную хитрость. Список членов Совета, выступающих на встрече с президентом, заранее согласовывается в Администрации. Меня, понимая, о чем пойдет разговор, там вычеркнули. А сказать надо, члены Совета согласны, что дело важное. Тогда, чтобы не подставлять нашего председателя, другие выступающие согласились по чуть-чуть ужать свои выступления и выделить Елене Панфиловой (она собиралась говорить про коррупцию) лишние три минуты, которые она в процессе общения с президентом предаст мне, как бы случайно упомянув, что, мол, есть еще и электоральная коррупция…То есть, минуя ведущую заседание Э.М.Памфилову, мы в обход согласованного списка выруливаем с этой темой на первое лицо. Роялем из кустов.
Я это рассказываю, чтобы были понятнее специфические правила бюрократического быта. Там главное - обеспечить личную административную безопасность. Список согласовывает какой-то начальник под начальником. Он думает: «Тема может вызвать раздражение у президента или у кого-то из моих начальников? Запросто может. Дай-ка я ее вычеркну!» И все, он прикрыт. Хотя вовсе не против, если его запрет внизу обойдут в порядке творческой инициативы. Это уже вне его контроля. Проявление народной стихии, он-то причем?! Вот он, согласованный список, ничего такого нет, извольте убедиться, они сами там влезли… Все претензии к Памфиловой, это она не удержала своих дикарей. Но и у Памфиловой есть чем ответить: «А ты попробуй удержи! Я же не могу им рот затыкать!»
Светлана Ганнушкина, 73 года, председатель Комитета «Гражданское содействие», руководитель сети «Миграция и Право» ПЦ «Мемориала»
Участие в Совете меня научило тому, что если не существует свободных и честных выборов, независимого суда и свободы слова, то локальные улучшения, как бы ты их долго ни добивался, в целом мало что меняют.
Но это не значит, что не надо бороться за каждую человеческую судьбу и добиваться общих изменений. Сейчас мы похожи на лягушку в сметане. Может быть, когда-нибудь мы и собьем ее в масло.
Татьяна Малева, социальный экономист, 58 лет, Москва
Фото: Сергей Карпов / Последние 30
Во времена Медведева была иллюзия, что сформировалась модернизационная повестка, и я была готова содействовать ее воплощению в жизнь. К концу президентства Медведева стало ясно, что модернизация не сдвинулась с места. К модернизации оказались не готовы ни государство, ни элиты, ни население. Я стала понимать, что при следующем новом- старом президенте этой повестки уже не будет. Мне показалось, что в качестве обычного эксперта, а не члена Совета, при изменении повестки мне удастся добиться большего.
Юрий Джибладзе, общественный деятель, 52 года, Москва
Фото: Сергей Карпов / Последние 30
Когда я ехал на встречу с вами, то думал, а что я отвечу на вопрос: чего удалось добиться? Это сложный вопрос. Я не жалею о том, что там был. Нет ощущения, что это было зря. Но опыт был неоднозначный. Стоило ли это того? Я не знаю. Мне не стыдно. Важно, что мы смогли за те три года резко ослабить давление государства на гражданское общество. Собственно, это было тем, чем я занимался в Совете – законодательством о неправительственных и некоммерческих организациях. Удалось немного и отыграть те репрессивные нормы в отношении НКО, которые были приняты после «Оранжевой революции» в Украине.
Медведев об этих нормах сказал, что перегнули палку. Нужно было обязательно проследить, чтобы эти слова дошли до непосредственных исполнителей решений президента, потому что Сурков и администрация к сказанному президентом во время заседаний Совета относились очень избирательно.
Всё закончилось в 2012 году. Но три года нам удалось пожить надеждами. Все мы надеялись, что Медведев все-таки останется на второй срок.
Сейчас у таких людей отчаяние, потому что были положены 30 лет, а просвета не видно. Я не знаю, как продолжаю находить мотивацию. Хочется верить, что еще удастся что-то сделать, но шансов на это мало.
Полная версия материала опубликована на сайте проекта «Последние 30».
Оформите регулярное пожертвование Медиазоне!
Мы работаем благодаря вашей поддержке