Диссидент от любви

Осенью 1975 года Иоханна Штайндль забирается на кафедру в соборе Святого Штефана в Вене и объявляет о начале сухой голодовки: посольство Советского Союза отказалось выдать въездную визу тридцатидвухлетней австрийке, которая последние несколько лет преподавала немецкий в Московском университете. В СССР остался возлюбленный Штайндль — ему, в свою очередь, отказали в выездной визе — советский журналист и писатель Саша Соколов. За пару недель до этого протестантский священник в Москве объявил их мужем и женой — по австрийскому праву того времени брак Штайндль и Соколова считается законным.

По обе стороны железного занавеса Соколов пока мало кому известен: рожденный в Канаде сын дипломата, высланного из страны за разведдеятельность, совсем недавно окончил факультет журналистики МГУ, за его плечами — неудачная попытка бежать из СССР через иранскую границу, несколько десятков текстов в провинциальной прессе и интервью с представителями официозного бомонда в газете «Литературная Россия», участие в чтениях у памятника Маяковскому, где он вместе с Леонидом Губановым, Владимиром Алейниковым и Вадимом Делоне представлял объединение СМОГ («Самое Молодое Общество Гениев»), брак с однокурсницей, служба егерем в охотничьем хозяйстве на Верхней Волге с 1971 по 1973 год, во время которой Соколов и пишет «Школу для дураков».

Вернувшись в Москву, он работает истопником в Тушино. Тогда же он знакомится с австрийкой Штайндль. Как только соседям становится известно об их «сожительстве», в квартиру один за другим под видом сотрудников ЖЭКа наведываются сотрудники КГБ. В один из вечеров Соколов находит у двери осколки от бутылки красного вина и изношенную черную перчатку — на следующий день писателя уводят на допрос: накануне вечером в его подъезде якобы был убит человек. Во время многочасового допроса в квартире проходит обыск. Заключение брака между Соколовым и Штайндль в московском ЗАГСе назначено на 4 июня, но чиновники требуют от австрийки документы, получить которые она может только на родине. В аэропорту Шереметьево Штайндль узнает, что ее советская виза аннулирована. 

Иоханна Штайндль выбирает стратегически правильный момент для голодовки: действующего канцлера Бруно Крайского из партии социал-демократов буквально только что выбрали на второй срок, международная пресса пристально следит за происходящим в Австрии и в результате в газетах появляются многочисленные заголовки о Саше Соколове — «диссиденте от любви». 

На четвертый день сухой голодовки канцлер Крайский вынужден связаться с Брежневым. Советские власти боятся огласки, способной создать опасный прецедент — несмотря на Хельсинкские соглашения, браки с иностранными гражданами считаются нежелательными (так, в том же 1975 году советскому шахматисту Борису Спасскому только через освещение в мировой прессе удается добиться брака с сотрудницей французского посольства). 

К тому же, отец Соколова — высокопоставленный военный — высказывается против брака и называет желание сына выехать за рубеж предательством. Сашу Соколова все же выпускают в Австрию, где по протекции канцлера Крайского он получает работу лесоруба в Венском лесу: «Я валил старые деревья, чистил просеку. Тяжелая работа, едва хватало времени на то, чтобы писать письма», — впоследствии расскажет писатель. Через год он эмигрирует в США. 

Маленькая Одесса на осколках витрины капитализма 

К началу семидесятых от былого блеска нью-йоркского района Брайтон-Бич — знаменитого музыкального театра, растянувшихся вдоль побережья парков аттракционов, притягивающих привилегированные классы скачек, закрытых клубов аристократов — не осталось и следа.

Вторая мировая заметно урезала банковские счета вложившихся в Брайтон-Бич магнатов — один за другим они закрывают свои предприятия в этой части побережья, и без того вышедшей из моды у нью-йоркской и бруклинской буржуазии. Последний удар Брайтон-Бич наносит финансовый кризис: с одной стороны, средний класс, представленный в районе прежде всего бюджетниками, теряет рабочие места и больше не может позволить себе жизнь на побережье, с другой — городу приходится заметно сократить персонал коммунальных служб. 

Брайтон-Бич быстро приходит в запустение: заброшенные многоквартирные дома, сожженные постройки, резко обедневшее население. Кроме того, в пустые дома по программе вэлфера вселяют семьи, живущие за чертой бедности, сюда же направляют бывших пациентов психиатрических лечебниц и заключенных. Газеты пишут о разгуле преступности и бандах, нападающих на старожилов Кони Айленда. Сюда же, начиная с 1973 года,  социальные службы расселяют прибывших из Советского Союза евреев.

В это время в СССР проживают около 2,5 миллионов евреев — больше только в Израиле и США. В 1960-е годы само желание выехать за пределы Советского Союза перестает делать из граждан преступников. Так, после визита в СССР канцлера Конрада Аденауэра советские немцы получают право по программе воссоединения семей эмигрировать в ФРГ, ГДР и Австрию. Однако государство всеми силами стремится предотвратить массовую эмиграцию и чинит десятки бюрократических препонов. Ежегодно из страны, вплоть до середины 1970-х, выезжает не более 1000 немцев.

Окончательное разрешение на выезд в каждом конкретном случае определяется исключительно произвольно. На фоне этого и, безусловно, на фоне усиливающегося бытового антисемитизма, у советских евреев растет национальное самосознание: Шестидневная война 1967 года доказывает миру жизнеспособность государства Израиль, с которым многие из них стремятся связать свое будущее. 

В 1968 году правительство предоставляет советским евреям право на выезд из страны. Этому решению предшествует широкая международная кампания в поддержку советского еврейства, нанесшая серьезный удар по международному имиджу СССР: массовые протесты еврейских общин у посольств, петиции, ноты протеста западных политиков, обращения Нобелевских лауреатов к Брежневу, срывы гастролей советских артистов.

Тем не менее, условия выезда по еврейской линии продолжают общую государственную линию: будущим эмигрантам необходимо получить приглашение от родственников из Израиля (которых, к слову, большинство советских евреев там не имело) и возместить государству затраты за образование (например, диплом оценивался в 12 200 рублей при средней зарплате по стране в 130 рублей). Таким образом Советский Союз пытается предотвратить массовую утечку образованной интеллигенции. Американский конгресс принимает знаменитую поправку Джексона-Вэника, которая ограничивает торговлю со странами, препятствующими эмиграции и нарушающими права человека. Если в 1970 году по израильским визам из СССР выезжает всего тысяча человек, то в 1973-м — уже больше 34 тысяч. 

Путь советских евреев лежит через нейтральную Австрию — в Вене многие отказываются от идеи эмиграции в Израиль и через отделения еврейских организаций ХИАС и «Джойнт» ходатайствуют о разрешении на въезд в США в статусе беженцев. Их число растет с каждым годом: уже в 1979 году из около 51 тысячи человек, выехавших по еврейской линии, 34 тысячи отправились в Соединенные Штаты. По современным оценкам демографов, всего с начала 1970-х по 1988 год Советский Союз покидает 291 тысяча евреев, 126 тысяч из которых предпочли обустраивать новую жизнь в США.

Подавая заявление в «Джойнт» или ХИАС, эмигранты указывают город или регион в Америке, где бы хотели осесть в будущем — неудивительно, что многие выбирают в качестве точки назначения Нью-Йорк, где по приезде местные власти расселяют советских беженцев в пустующие, полузаброшенные и перешедшие на государственное обеспечение районы. За первое десятилетие еврейской эмиграции из СССР пришедшая в упадок витрина капитализма Брайтон-Бич становится самоназванной «маленькой Одессой».

Русский поэт чистит подвал диссиденту 

В апреле 1980 года в Париже умирает Жан-Поль Сартр, а уже через пару месяцев в издательстве, публиковавшем не только работы покойного философа, но и книги Франсуазы Саган и Маркиза де Сада, выходит новая литературная сенсация — книга «Русский поэт предпочитает больших негров». 

Не раз обвинявшийся в нарушении общественной морали из-за публикаций работ сюрреалистов и садомазохистского романа «История О» издатель Жан-Жак Повер случайно узнал о романе русского эмигранта Эдуарда Лимонова, недавно переехавшего в Париж из Нью-Йорка. Несколько переведенных на французский отрывков убеждают издателя, что роман, известный на русском языке под названием «Это я, Эдичка», необходимо опубликовать. 

В Париже Лимонов живет в небольшой, по-спартански обставленной квартире в буржуазном районе Марэ: как пишет Эммануэль Каррер, да и описывает сам Лимонов в своих посвященных парижскому этапу жизни книгах, весь его быт состоит из гантель, пишущей машинки и пружинного аппарата для укрепления мышц рук. Круг первых знакомых Лимонова поначалу состоит из начинающих журналистов-фрилансеров, которым понравился его роман, да и сам русский писатель, выделяющийся своеобразной манерой одеваться, не менее своеобразным французским и провокативностью речей, вызывает у них симпатию. 

Поднимающий тосты за Сталина и ехидно высказывающийся о Солженицыне Лимонов быстро становится локальной знаменитостью — публикация второго романа «Дневник неудачника» должна только укрепить его успех. В этом ему должен помочь совсем другой эмигрант — Андрей Синявский, один из тех образцовых советских диссидентов, которых так едко высмеивает Лимонов. 

После успеха «Русского поэта, предпочитающего больших негров» у него на руках уже есть контракт с французским издательством, но вот с русской публикацией дела пока обстоят менее удачно. Впрочем, в среде русскоязычной эмиграции Синявский к этому моменту тоже имеет неоднозначную репутацию — несмотря на полулегендарный статус «процесса Синявского-Даниэля», его публицистика нарушает принятые внутри эмигрантского сообщества представления о литературе, сущности Советского Союза и лагерном опыте. Чего только стоит работа «Прогулки с Пушкиным», где Синявский сравнивает Пушкина — непоколебимый авторитет по обе стороны железного занавеса — с вурдалаком. 

Андрей Синявский вместе с женой Марией Розановой живут в пригороде Парижа — туда Лимонов и приезжает с рукописью второго романа, законченного еще в Америке. Розанова бережно оберегает мужа от просителей, которые ручьем стекаются в небольшой дом в Фонтене-о-Роз — пройти проверку приходится и Лимонову, с которым жена диссидента раз за разом пьет чай и ведет непринужденный разговор о бесконечных ссорах внутри литературных кругов эмигрантского сообщества, от которых он более чем далек. Как пишет в «Книге мертвых» сам Лимонов, в то время он вообще в глаза не видел ни одной книги Синявского, зная лишь, что тот небольшими тиражами выпускает под обложкой издательства «Синтаксис» работы русских писателей. 

В один из своих последующих приездов Лимонов узнает, что Розанова передала Синявскому рукопись — и тут же вызывается помочь по хозяйству: начинающий писатель помогает убраться в подвале и установить новую типографскую машину: «Я снял пиджак и за день разгрузил ей [подвал] полностью. Даже подмел. Надел пиджак, выпил чаю и уехал. И за день труда заработал себе репутацию на всю жизнь». 

В следующий раз Лимонова наконец знакомят с Синявским, и тот уверяет, что опубликует «Дневник неудачника». Впрочем, предприимчивый Лимонов вскоре находит другого издателя, готового выпустить роман быстрее Синявского и Розановой, с которыми его на какое-то время свяжет взаимная приязнь. В «Синтаксисе» же выйдут две книги из его «харьковской трилогии» — «Подросток Савенко» и «Молодой негодяй». 

Лимонов познакомит супругов-диссидентов со своей женой Натальей Медведевой, однако с ростом популярности постепенно отдалится от одного из немногих знакомств, связывающих его с советской эмиграцией в ее традиционном представлении. После эмиграции они встретятся в 1996 году в Москве, где Синявский и Розанова будут поддерживать на президентских выборах Горбачева, а Лимонов станет одним из основателей запрещенной сегодня Национал-большевистской партии.

Святой дух вывозит из СССР 

Сотни верующих пытаются покинуть страну воинствующих безбожников еще с 1920-х годов — и их попытки, как нетрудно догадаться, по большей степени остаются безуспешными. Действительно заметными эмигрантские настроения верующих становятся только к началу семидесятых, когда внутри евангелической церкви, прежде всего в среде пятидесятников, зарождается массовое движение, которое указывает на последовательные нарушения свободы совести со стороны государства и требует разрешения на выезд из Советского Союза. 

Церковь пятидесятников зарождается в СССР еще в двадцатые годы, когда в Одессу из США приезжает американский проповедник русского происхождения Иван Воронаев — в хаосе гражданской войны советские власти упускают из виду постепенно разрастающееся религиозное движение. К 1928 году в стране насчитывается уже 200 тысяч человек, называющих себя пятидесятниками. 

Спасаясь от преследований, общины пятидесятников нередко покидают родные места и вслед за проповедниками переселяются на Дальний Восток — в Находку и Владивосток. После Второй мировой религиозная политика советского правительства делает резкий поворот в сторону легализации религиозной жизни через признание некоторых конфессий: так, пятидесятников, несмотря на догматические различия, объединяют вместе с баптистами в одну организацию (Всесоюзный совет евангельских христиан-баптистов – ВСЕХБ) под контролем Совета по делам религиозных культов. 

Впрочем, часть наиболее религиозных евангелистов отказывается становиться на государственный учет — именно среди полулегальных, незарегистрированных пятидесятников и зарождается движение за эмиграцию. Вместе с епископом Николаем Горетым целые общины пятидесятников переезжают в Находку: согласно его пророчеству, «в порт Находку прибудут белые корабли-ковчеги и увезут истинно верующих в страну обетованную». В советской прессе их массовые молитвы на берегу моря объясняют иначе: пятидесятники попросту ждут ковчега с американскими долларами.

Эсхатологические представления вскоре превращаются во вполне прагматичное стремление эмигрировать в Америку из-за нарушения права на свободу совести в СССР. «На эту безбожную страну должна была излиться чаша гнева Господня. Так уже однажды случилось в Содоме. И вновь перед возмездием Господь выводил из грешной земли праведников», — пишет Лев Симкин в книге воспоминаний о движении пятидесятников в СССР. 

Кампания за право на выезд евреев подталкивает пятидесятников к активным действиям, и в 1960-х в органы власти подаются первые эмиграционные списки. Как и следовало ожидать, в предоставлении выездной визы отказывают. Советское правительство не хочет допускать еще одного опасного прецедента: если еврейскую эмиграцию пропаганда представляет как стремления малого народа, пусть и чуждые социализму, то с пятидесятниками подобное объяснение не работает: большинство из них — этнические русские и украинцы. 

В борьбе за эмиграцию у евангелистов вырабатывается определенный алгоритм. После подачи заявления о выезде из СССР пятидесятники перестают признавать себя гражданами Советского Союза: они демонстративно сдают свои паспорта, отказываются участвовать в выборах и служить в армии. Через Московскую Хельсинкскую группу пятидесятники передают за рубеж коллективные и индивидуальные письма с просьбой оказать на советское руководство международное давление. Некоторые пятидесятники действуют еще более радикально и проникают в американское посольство, где устраивают голодовки с требованием предоставить политическое убежище. 

Надежды на землю обетованную — Соединенные Штаты Америки — становятся еще сильнее, когда президентом становится баптист Джимми Картер. Спустя два года после его избрания, в 1979 году, численность евангелистов, подавших заявление на выезд из СССР достигает 30 тысяч человек. Тем не менее, на международном уровне протесты пятидесятников остаются мало кем замеченными. И хотя уже немногие покинувшие Советский Союз члены общины присылают единоверцам приглашения на выезд, эмиграция так и не получает массовый характер — лишь с началом перестройки евангелисты получат право более или менее беспрепятственно покинуть страну.