Предыдущее заседание по делу прошло почти месяц назад, 10 марта. Тогда процесс не начался из-за технического аспекта: прокурор обжаловал постановление о назначении судебного заседания.
Любовь Соболь с тех пор продолжает находиться под домашним арестом. Мера пресечения ей назначена не по делу о проникновении в квартиру, а по «санитарному делу» — делу о призывах к нарушению санитарных норм, возбужденному из-за январских митингов.
При этом условия домашнего ареста за это время смягчили: ей разрешили посещать церковь и забирать дочь из школы.
Все собрались в зале. Соболь устанавливает на столе камеру типа GoPro на треноге и направляет ее на противоположный стол, за которым сидят прокурор и свидетели.
— Любовь Эдуардовна, что это у вас?, — спрашивает судья судебного участка №276 Перовского района Инна Шилободина.
— Это камера. Я для себя, — отвечает Соболь.
Судья рассматривает запросы СМИ о фото-видеосъемке, говорит, что съемку будет осуществлять суд. Секретарь объявляет, что свидетель Тимофеева не явилась по причине болезни, еще несколько свидетелей на месте.
После этого Соболь разъясняют ее права.
За столом с прокурором сидят теща Константина Кудрявцева Галина Субботина и ее дочь, жена сотрудника ФСБ Ирина Кудрявцева. Обе признаны потерпевшими по делу.
Ходатайств на этой стадии у сторон нет, так что начинается судебное следствие по делу. Прокурор начинает оглашать обвинение, о котором подробно писала «Медиазона»:
По версии следствия, Соболь решила «с целью популяризации личности» проникнуть в квартиру, где, как она полагала, находится Кудрявцев.
При этом она «разработала план совершения преступления, решив вынудить лиц открыть двери, а в случае отказа применить насилие и против воли проникнуть внутрь, осуществляя съемку происходящего».
Оппозиционерка, продолжает прокурор, неоднократно безуспешно пыталась с помощью своего сотрудника Абдулкерима Абдулкеримова, неосведомленного о ее планах, открыть тамбурную дверь. Сделать этого она не смогла, но проникла в квартиру, введя в заблуждение курьера Владислава Никифорова, который привез в квартиру Кудрявцевых пиццу. Столкнувшись с Субботиной, Соболь сдавила ей руку и попыталась проникнуть внутрь, чем «подавила волю к сопротивлению». Затем она обошла квартиру, ведя съемку на телефон, и покинула жилище.
Судья уточняет, ведется ли съемка. Соболь говорит, что да, и судья замечает, что пока не разрешала ей вести съемку. Соболь отвечает, что заседание открытое и гласное. Шилободина парирует, что лица вправе вести аудио и письменную запись, а видео — только с разрешения председательствующего. «Отключите пожалуйста», — просит судья.
— Ну так дайте мне разрешение, — настаивает Соболь.
Судья не дает.
Соболь, жестикулируя, возмущается, что суд хочет «что-то скрыть» и не пускает журналистов с камерами. «Камера что, передает коронавирус?», — спрашивает оппозиционерка.
Судья делает замечание Соболь за нарушение порядка ведения заседания, Соболь ее перебивает и говорит, что съемка — это ее право. «Я не просила устраивать этот процесс и простите, что вам это неудобно», — возмущается она.
— На каком основании вы запретили журналистам снимать заседание?
— Суду вопросы не задают.
— Я не считаю, что Конституцию можно обнулять, игнорировать права…
Судья повторяет, что она вправе вести только аудио и письменную запись, а видео — только с разрешения.
— Ну так дайте мне это разрешение.
— У нас странная в судах практика происходит. Здесь хочу пустить журналистов, здесь не хочу, — говорит Соболь.
Судья делает замечание и просит приставов обеспечить порядок. Приставы подходят, Соболь берет треногу с камерой в руки. У камеры широкоугольный объектив, так что в кадр могут поместиться все, кто сидит за столом прокурора.
— Во-первых, представьтесь, — требует Соболь.
Пристав: Даю вам две минуты, если не выключите камеру, будете удалены с заседания.
Объявляется пятиминутный перерыв. Соболь сидит, направив камеру на приставов, ее адвокат Владимир Воронин что-то пишет, заглядывая в ноутбук. Все молчат.
К приставам подходит какой-то мужчина в форме ФССП и в фуражке, но у него на телефоне играет развеселый рингтон с балалайкой. Мужчина выходит из зала, чтобы ответить на звонок. На камере мигает красный индикатор записи, один из приставов поигрывает цепочкой на кобуре с электрошокером.
Журналистов вернули в зал, Соболь производит манипуляции с камерой. Раздаются пикающие звуки.
В зал возвращается судья Шилободина, которая возобновляет заседание. Соболь продолжает пищать кнопками камеры.
— Любовь Эдуардовна, что вы сейчас делаете? — спрашивает судья.
— Жду начала судебного заседания, — отвечает подсудимая.
— Камеру выключили?
— В настоящий момент да.
Судья напоминает, что съемка ведется с разрешения председательствующего — камеру можно положить на стол без записи. Соболь отвечает, что считает себя в праве вести видеосъемку. Судья говорит, что Соболь могут удалить из зала.
— Положите пожалуйста.
Соболь раскрывает треногу и снова ставит камеру на стол, нажимая кнопки.
— Запись ведется? — интересуется судья.
— В настоящий момент нет, но я планирую осуществлять видеозапись, — предупреждает Соболь.
— Вы ее положите.
— Нет, я не буду класть. Скажите, где написано в Конституции, что камера должна лежать на столе лежа? Здесь журналисты могут стоять, здесь не могут, здесь должны за чертой стоять. Вы с кем уходили совещаться? Вы председательствующий, вы независимый судья, вы должны сами принимать решения. Дайте мне разрешение.
— Вы можете камеру положить рядом и проводить аудиозапись.
— Нет, камера будет стоять, — говорит Соболь и берет камеру в руки. — Ваше решение немотивированно. Объясните, почему мне запрещено снимать открытое и гласное заседание. Оно открытое и гласное? Формально, а фактически — нет.
Судья объясняет, что уголовно-процессуальный кодекс регламентирует аудио- и письменную запись, а все прочее — с разрешения суда.
— Чем моя камера мешает проведению открытого и гласного разбирательства?
Судья вновь напоминает ей о порядке поведения. Соболь не реагирует. В рации у одного из приставов раздается шум.
— А это что включено? Тоже видеокамера с регистратором? — обращает внимание Соболь. — У пристава включена камера, он может меня снимать, а я — нет? Все, что для силовиков можно, что для обычных граждан нельзя.
Судья говорит, что если Соболь будет проводить видеозапись, она будет удалена за нарушение порядка.
— Видеозапись в настоящий момент производится, — тут же объявляет Соболь.
Судья делает ей замечание, подсудимая требует мотивировать запрет. Прокурор Константин Головизнин просит сделать замечание, чтобы она обращалась к суду стоя и «Ваша честь». Соболь говорит, что обвинение тот зачитывал сидя, поэтому она считала себя вправе сидеть, но «раз для государства у нас все», то она может встать — и встает.
Судья объявляет перерыв, вызывая у слушателей смешок.
—Обеспечьте порядок в зале заседания — раздраженно говорит судья и выходит. Всех опять выводят из зала.
Перерыв окончен, все собираются в зале. Соболь тут же демонстративно достает камеру и ставит ее на стол.
— Правильно я понимаю, что вы заявляете ходатайство о проведении видеосъемки? — обращается к ней судья Шилободина.
— Да, я заявляю в соответствии с Конституцией РФ, — подтверждает оппозиционерка.
Судья спрашивает мнение сторон. Воронин говорит, что когда он защищал Жданова, судья Окунева разрешила вести трансляцию в интернет, и правосудие не пострадало.
Потерпевшая Субботина выступает против видеосъемки.
— Ну… мы против. Категорически против. В процессе разбирательства могут демонстрироваться детали нашей частной жизни, наша квартира, мой внешний вид, растерянные глаза. Мне бы не хотелось, чтобы это стало достоянием общественности.
Соболь камеру не убирает.
— Любовь Эдуардовна? — обращается судья.
— Камера будет включена, потому что вы не аргументировали, какая именно семейная тайна будет нарушена. Вы пять минут назад сказали, что аудио можно, а видео нельзя: каким образом видео будет нарушать семейную тайну? Вы просто ищете предлоги, чтобы воспрепятствовать мне вести собственную защиту.
Прокурор просит рассмотреть вопрос о привлечении Соболь 17.3 часть 1 КоАП. Судья объявляет перерыв.
Прокурор и Воронин добродушно перекидываются репликами из-под масок.
— Она все равно будет снимать?
— Думаю, да.
Всех выводят из зала.
В зал провели немолодого уже мужчину, журналисты замечают, что от него сильно пахнет алкоголем. После этого пристав интересуется у журналистов, кто хочет стать понятым. Журналисты отказываются, один из них говорит, что от мужчины пахнет перегаром.
— Это водитель, от него не может быть, — отвечает пристав.
Звучит предположение, что запах алкоголя появился из-за санитайзера. Вскоре пристав проводит внутрь женщину в красной куртке, возможно это вторая понятая.
Журналисты немного беседуют с адвокатом Ворониным, спрашивают, есть ли вероятность, что Соболь продолжит снимать. Тот говорит, что «вероятность есть», а изъять камеру у нее не могут — только удалить с заседания. Пока сотрудники суда «взывают к благоразумию», но «они просто не знают Любовь Эдуардовну», говорит адвокат.
Оба понятых выходят. «Водитель» выходит в маске, поэтому точно принюхаться не получается, но корреспондент «Медиазоны» снова отмечает некоторый запах алкогольной природы.
Журналистов приглашают в зал. «Кто не пил, проходим», — усмехается начальник приставов.
Соболь держит в руках камеру.
— Вы продолжаете видеосъемку? — спрашивает судья.
— Да, вы правильно понимаете, — не скрывает Соболь.
— Любовь Эдуардовна, вам суд неоднократно разъяснял регламент. Если вы будете нарушать регламент и не подчиняться судебному приставу, вы можете быть удалены до судебных прений. Выключите, пожалуйста, камеру
— Я не считаю, что нарушаю регламент судебного заседания. Даже председательствующему нельзя запрещать, потому что то, что он хочет, он должен обосновывать. Были только пространные заявления о судебной тайне. [Потерпевшая Галина] Субботина говорит, что внешний вид ее будет доступен широкой общественности. Но, простите, внешность Субботиной, которая является родственницей Кудрявцева из команды отравителей Навального, не является семейной тайной. Видеозапись не мешает суду заниматься обязанностями по ведению судебного заседания, — настаивает подсудимая.
— За четыре часа я ни разу не услышала ни одного аргумента, почему видеосъемку не стоит осуществлять. Поэтому я считаю, что ваши требования, чтобы я положила камеру на стол и вела аудиозапись — а аудиозапись вы тоже потом запретите, скажете «пишите ручкой», а потом скажете пером писать, а потом — запоминать. Если суду на основной закон плевать, прокурору плевать, то мне — не плевать. Я хочу, чтобы заседание шло гласно и открыто. Нет ни одного препятствия к ведению видеозаписи — если я ее не буду вести, это нарушит мои права. Вы уточнили, буду ли я выкладывать запись? Может быть я дома ее буду пересматривать для подготовки к заседаниям, к прениям, к последнему слову? Протоколы в российских судах ведутся очень плохо, — аргументирует оппозиционерка.
Судья пытается вставить, что ведется аудиозапись, но Соболь не останавливается ни на секунду и говорит, что в кабинет к судье «как на параде» ходят различные сотрудники. Судья еще раз напоминает Соболь о возможности удалить ее из суда до прений.
— А я вам еще раз напоминаю, что есть Конституция, — продолжает Соболь.
— Вам понятно, что сейчас суд сказал? Не перебивайте, пожалуйста — спорит судья.
— Мне понятно, что ваши требования незаконны и необоснованны. Я имею право вести видеозапись
— Аудио можете, а видео — не давала разрешения.
— А вы можете мотивировать свое решение? Кому вы звонили, когда удалялись в совещательную комнату?
— Вы будете продолжать игнорировать слова председательствующего?
— А если вы скажете мне, что я должна раздеться догола? Вы должны действовать в рамках закона. Есть Конституция, и вы, и я, все должны ее соблюдать. Заседание открытое и гласное. Почему-то пишущим журналистам можно присутствовать, а остальным — нет. Вы же с самого начала не обращали внимания на то, что я запись вела — к вам подошла сотрудница, имя которой не отражено в протоколе, и суд запрещает мне вести съемку.
Прокурор ходатайствует о повторном привлечении Соболь по КоАП той же статье. Судья объявляет перерыв, в зале опять смеются.
Судья возвращается, она спрашивает у Соболь, ознакомлена ли та с административным протоколом. Та отвечает, что не знает, что написано в окончательной версии — копию ей не вручали.
— Любовь Эдуардовна, суд вас просит прекратить съемку, — судья суммирует последние три часа процесса.
— Я суду многократно поясняла, что имею право вести съемку открытого и гласного заседания, — не отступается подсудимая.
Судья делает Соболь замечание и в очередной раз напоминает, что может удалить ее из зала.
— Вам понятно?
— Хочу напомнить председательствующему, что свои запреты он должен основывать на законе.
— Понятно?
— Мне понятно, что вы сейчас грубо нарушаете мое право на защиту, на гласный и открытый процесс. С 10 утра мы тут, велась запись, но вас это не беспокоило — а потом подошла сотрудница, и началось.
— Я не согласна со своим уголовным делом и хочу иметь возможность себя защитить. Мы просили вызвать экспертов в суд, свидетелей, нам было отказано. Мне постоянно запрещают все делать. Сейчас запрещают видео, потом запретят говорить, потом скажут, это вы спрашивать не можете…
Судья делает еще одно замечание Соболь. Прокурор просит рассмотреть вопрос об удалении Соболь.
— Учитывая, что подсудимая продолжает не подчиняться распоряжению председательствующего, суд удаляет Соболь до окончания прений сторон.
Она встает и собирает документы.
— Последнее слово вам будет предоставлено, — говорит судья ей вдогонку.
Судья возвращается и говорит, что отказ от защитника должен быть закреплен в письменном виде, но такого документа не поступало, поэтому рассматриваем в том же составе.
Воронин встает и заявляет ходатайство об отложении, потому что ему нужно согласовать позицию с подзащитной. Суд не находит оснований для переноса заседания.
Судья спрашивает, хочет ли Воронин выразить отношение к предъявленному обвинению. Он говорит, что теперь перед каждым выступлением приходится оговариваться, что от его услуг Соболь отказалась.
На пятом часу заседания в процессе начинают обсуждать уголовное дело.
— Во-первых, хотелось бы обратить внимание суда на фантазии следствия и обвинения. Интересно, откуда это берется: «неустановленные лица с целью популяризации личности Соболь с целью повышения интереса к ее ресурсам приняли решение организовать совершение преступления». Это мотив? Откуда следствие это берет? Я понимаю, что мы не перешли к стадии исследования доказательств, но в обвинительном заключении не говорится, что мотивом было повышение интереса к ресурсам Соболь, — говорит Воронин.
— Это лирическое отступление, потому что защита с изумлением к этому относится, — говорит он и добавляет, что обвинение не конкретизировано.
В обвинении многократно упоминаются «квартиры 37 и 38», но это «фантазии следствия»: якобы умысел Соболь был направлен на проникновение в обе квартиры, но в конце говорится, что нарушено было право на неприкосновенность жителей только квартиры 37.
— Точно также можно и написать, что адвокат Воронин желал проникнуть в квартиры 37 и 38, находился у себя дома, но умысел у него был».
Это, считает Воронин, является основанием для возврата дела прокурору.
Воронин указывает, что квартиры в фабуле обвинения «объединены», но они объединены междверным пространством, а это — общедомовая собственность, и захватить невозможно, а то, что семья Кудрявцева самовольно отгородила пространство, остается на ее совести.
Собственником одной из этих квартир является Константин Кудрявцев, напоминает Воронин, хотя следствие не упоминает оперативника, а вот члены его семьи к квартире никакого отношения не имеют.
— У нас есть своя линия защиты, и мы будем ее придерживаться, — настаивает Воронин, задавая вопрос, были ли нарушены права собственника Константина Кудрявцева.
Еще один тезис адвоката касается формулировки «объективные изменения, не причинившие вреда здоровью» Субботиной.
— Мы полагаем, что эти изменения не являются физическим вредом, и обвинение по части 2 статьи несостоятельно, поскольку никакого физического вреда причинено не было, — подчеркивает он.
Также в обвинительном заключении не раскрыто, какой моральный вред был причинен потерпевшим. В связи с этим всем он просит суд вернуть обвинительное заключение в прокуратуру как неконкретное и бездоказательное.
Обсуждается вопрос неявки свидетелей Тимофеевой, Ключниковой и Абдулкеримова.
— Я отказываюсь от этих свидетелей, они мне не нужны, прошу их не вызывать. — говорит прокурор. Упомянутые им свидетели — сотрудники Любови Соболь.
Воронин не настаивает на их участии: «Что обвинение со своими свидетелями хочет, то пусть и делает».
Прокурор полагает возможным допросить при данной явке потерпевших, свидетелей и изучить письменные материалы уголовного дела.
Первой за кафедру приглашают Галину Субботину, тещу Кудрявцева. Она приспускает маску, чтобы говорить более четко, но затем снова поднимает.
Субботина говорит, что не знала Соболь до событий, ставших поводом для возбуждения дела.
— Расскажите о событиях, которые происходили, — просит прокурор.
— О проникновении гражданки Соболь? — уточняет Субботина.
— В свободном рассказе, — подтверждает он.
— Дочь заказала пиццу..
— Когда?
— 21 декабря в районе 12 часов дочь заказала пиццу, и мы эту пиццу ждали. Где-то около часа раздался звонок в дверь, сказала дочери, что это доставщик. Она мне передала 2100 рублей, и я открыла дверь. Более никого я не видела. Когда я открыла дверь, я увидела незнакомую женщину, которая позже, в процессе опознания, была представлена как Любовь Эдуардовна Соболь. Она сразу задала вопрос, можно ли мне поговорить с Константином.
Она была мне незнакома, что-кто, с какой целью, я сказала — нет. Когда я вышла на лестничную клетку, госпожа Соболь преградила мне дорогу. Я ее отодвинула, перестала обращать на нее внимание, хотя она продолжала говорить про Константина. Я принимала пиццу у курьера доставки.
Я держала пиццу в левой руке, воду — в правой. Когда я собиралась войти в тамбурную дверь, она очень близко ко мне приблизилась, схватила меня левой рукой — потому что телефон держала в правой. Я спросила: вы что, снимаете? Она сказала, да, снимаю. Она толкнула, я очень испугалась, было больно.
Насколько я помню, дверь закрылась. Я сказала, что вызову милицию — с милицией я жила дольше, поэтому так сказала. А, вот еще что, когда она схватила меня за руку, три коробки пиццы поехали в стороны, я их еле удерживала. То есть было физическое воздействие. И курьер доставки говорил осторожно, внешний вид будет [испорчен], превратится в комок.
Мне показалось, что Соболь стала более истерична. Я подумала: мне, наверное, будет конец. Дама была не в себе.
Субботина говорит, что не приглашала Соболь внутрь, но испугавшись отмахнулась, мол, давайте смотрите. Соболь пробежала по квартире, открывала двери в ванной, в туалете, на кухне она не была, а потом ушла.
— Все, к сожалению, — заключает потерпевшая.
Прокурор уточняет, где живет Субботина. Она отвечает, что зарегистрирована в квартире 38, но фактически проживала в квартире 37.
— С зятем Константином Борисовичем 2 ноября мы составили договор безвозмездной аренды. Меня спрашивают, а чего у вас в семье бумажки? А сегодня без бумажки ты букашка. Думаю, чего я молодежи буду мешать. Мы еще б бабушку хотели взять ухаживать, она пожилая была, но она не дожила — в конце января мы ее похоронили. Это один из пунктов морального вреда, я считаю.
Прокурор уточняет, кто жил в квартире. Субботина перечисляет: дочь Ирина, внук Евгений, зять. На слове зять она замолкает, потом продолжает.
— Тут какие-то тонкости, у них отношения испортились в середине ноября. Дело шло к разводу, что там скрывать.
Пока проходит допрос потерпевшей, адвокат Владимир Воронин рассказывает о трудностях, с которыми столкнулась Соболь.
Параллельно Субботина говорит об отношениях в семье.
— На момент 21 декабря 2020 года Кудрявцев проживал с вами или нет? — интересуется прокурор.
— Нет. Вот мы болели коронавирусом, и он уехал в командировку. В тот момент его не было. Старый да малый, другими словами. И были напуганы, потому что все действия начались в 8 утра. В девятом часу раздался долгий громкий звонок, а он [глазок], как в плохих сериалах, был заклеен жвачкой — не очень тщательно, ноги были видны. Две-три пары ног. Они что-то мне говорили, но я не хотела ничего слушать. Долго они звонили, и пришлось убавить громкость звонка. Считаю, что это тоже относится к моральному вреду.
— Испугались то есть?
— Испугались — не то слово. Мы с дочерью разговаривали про полицию — а вдруг это ошибка. Не стали вызывать, беспокоить.
— А дальше что было?
— Звонили, потом ушли. Куда, кто, что — я не знаю. Потом в 12 часов мы ждали курьера доставки, но раздался домофон. По-моему представились Роспотребнадзором. Дочь посмотрела, увидела двух человек в костюмах. Они как бы не могли у нас быть, ПЦР-тест брали вчера. И обычно предупреждали, занимались нами — у дочери осложненный ковид был. Таких звонков не было. Мы волновались, боялись. А потом уже около часа раздался звонок, и пошла история с госпожой Соболь и курьером доставки.
— Квартира или квартиры — Кудрявцев собственник обеих? — интересуется прокурор.
— Нет, конечно. 38-я была получена отцом и мамой, государство улучшило жилищные условия. Когда пришло время, мы приватизировали квартиру, дочь, внук и я, зять был прописан, но не являлся собственником.
— А 37-я?
— А 37 была приобретена Кудрявцевым.
— В браке?
— Да, конечно. Я считаю, что я живу, хозяйничаю, там мои вещи, был договор. Двери у нас никогда не закрывались между 37 и 38, общая была дверь тамбурная.
— Когда вы увидели впервые Соболь, что она сказала, как обратилась?
— «Мне надо поговорить с Константином». Без «здравствуйте», просто ляпнула
— Она снимала видео?
— Да, сразу был телефон.
— Опишите тот момент, когда Соболь проникла в жилище помимо вашей воли?
— В 37-ю или тамбур?
— Тамбур не очень интересует, давайте квартиру. Применила силу она в какой момент?
— Когда я взяла пиццу и воду. Это было между тамбуром и лестницей.
Субботина показывает на запястье левой руки, где ее схватила Соболь.
— Она постоянно нарушала мое пространство, она меня пугала. В голосе была агрессия. <…> Потом я второй раз открыла дверь. Я ее отодвигала кстати, потому что это невозможно. Когда она уже в 10-й раз «Я хочу поговорить с Константином» — и пицца в руках, и бутылки, и эта Соболь — я сказала, ну, поговорите. А вот «проходите пожалуйста» я не говорила. Подразумевала, оставьте меня в покое, мне страшно.
Субботина продолжает: когда Соболь «быстро пролетела» по квартире и «все посмотрела», она без слов покинула квартиру Кудрявцевых. Женщина дважды перекурила и, обсудив с родными, решила вызвать полицию.
«Когда она меня цапнула за руку, мне было больно», — отвечает Субботина на вопрос о причиненном физическом вреде, а затем переходит к моральному.
«Я даже кушать не могу, какой большой вред был моральный. Начиная с 8 утра — вред, вред, вред, вред моральный», — сетует она. Больше у прокурора нет вопросов.
Адвокат Воронин спрашивает, в декабре находилась ли она на карантине в связи с коронавирусом, и уточняет, должна ли она была выходить из дома или соблюдать режим самоизоляции.
Субботина говорит, что один раз ее увозили в поликлинику на КТ. «Мы были на соцмониторинге, четыре раза в день я фотографировалась», — утверждает она.
Воронин пытается выяснить, с какого момента начался карантин, но судья по просьбе прокурора снимает вопрос.
Далее адвокат уточняет, кто болел. Зять — он раньше заболел и раньше выздоровел — и дочь. У дочери были «осложнения по ковиду».
Воронин пытается выяснить, сколько раз Субботина давала объяснения сотрудникам полиции. Та отвечает: она давала в тот день и на следующий — 21 и 22 декабря. Воронин пытается добиться, упоминала ли Субботина во время этих бесед моральный и физический вред — та настаивает, что упоминала.
— Когда, кем и у кого была приобретена квартира 37? — допытывается адвокат.
— У нашей соседки. Документы на собственность были получены 31 октября. Мы давно мечтали об этой квартире. Именно она нам нужна была, потому что две двери можно оставить открытыми, все наше.
— Она сама вам предложила?
— Мы были в хороших отношениях, просто мы всегда мечтали, а [соседка] когда-то мечтала ее продать. И вот время пришло. Денег нам не хватило, и мы брали кредит, прошу отметить, а то в СМИ проходило, что две квартиры. Желание приобрести давно тлело, ребята собирали деньги, но мы с отцом добавили свою сумму.
— Спали в этой квартире 37?
— Ночку одну поспала, но чувствовала себя неуютно, некомфортно.
— То есть после этого вы начали делать ремонт?
— А потом мы заболели ковидом все, тут бы выжить.
— А карантин был в 37 и 38?
— Все трое болели, в квартире 38. А что, мы должны были быть изолированы? Но все равно находила дела в 37-й квартире.
Воронин уточняет, понимала ли Субботина, с каким Константином хотела поговорить Соболь. Та отвечает, что была в стрессовом состоянии, поэтому не понимала.
У адвоката есть вопросы: был ли подписан акт приема-передачи.
— Вы нас рассматривайте как близких людей, там передавать нечего было, стены да тараканы, извините, — отвечает Субботина.
— Ваша дочь и ваш внук пользовались квартирой 37 в силу чего?
— Внук у нас единственный, ходил за нами гуськом, мы все время то в 37-й, то в 38-й. Ремонт делали, он помогал.
— То есть на основании чего они пользовались квартирой?
— Я не понимаю вашего вопроса.
— Вы пользовались на основании договора. А ваша дочь и внук?
— Это моя дочь и мой внук, я готова им отдать все! Это мои дети.
Муж потерпевшей, уточняет она, тоже прописан в 38-й квартире, но живет за городом.
Воронин пытливо узнает, каким образом появилась тамбурная дверь — Субботина отвечает, что она была установлена давно по договоренности с соседями. Затем они возвращаются к декабрьским событиям, опознанию.
— Сотрудники полиции меня пригласили, вот там в автомобиле, не могли бы вы спуститься посмотреть, там ли ваша обидчица. Внизу на улице тоже тревожная обстановка, полиция. Говорят, узнаете ли вы кого-то в машине? Там две светловолосые девушки. Вы не представляете, как они РЖАЛИ в глаза. Могу слезу пустить, но не буду. Это было настолько обидно, настолько безнаказанно. Мне показалось, что она сидела на переднем сиденьи, а потом интернет посмотрела, и оказывается — на заднем. Но вы не волнуйтесь, на опознании я четко ее узнала, — говорит теща Кудрявцева.
— Вас сотрудники полиции попросили опознать обидчицу?
—Нет, не как официально это протекает, а в порядке моего желания. Пригласили: сможете ли вы узнать. Мне показалось. что она была на переднем сидении.
Воронин интересуется, по каким признакам она опознала Соболь на улице в машине, но Субботина перескакивает к опознанию после задержания.
— Тонкий нос, светлые волосы… Вот этот прищур характерный соболевский. Ну вы-то знаете! Вы не можете отрицать, она интересная женщина.
— Каким образом Соболь применяла к вам физическую силу? Максимально подробно, насколько вы помните, — требует Воронин.
— Я протягиваю деньги, он [курьер] мне — пакет и три горячих пиццы, руки у меня были не мобильны. Когда я собралась войти в дверь, открыла дверь, видать, Соболь хотела толкнуть меня и пройти вместе со мной в тамбур. Пицца поехала в сторону, и дверь закрылась — я не попала в тамбур в этот момент.
— Это было на лестнице?
— Да, первый раз, когда я хотела войти. И схватила меня за левую руку и толкнула. Боль была, на лице было изумление. Если посмотрите видеосъемку, испуг был непритворный. Испугавшись, я стала называть полицию милицией, она говорит, тоже вызовет. Второй раз она стала ко мне приближаться с агрессией в голосе, и тут у меня сил уже не хватило: пиццы клятые, бутылки висят — ну поговорите! На радостях она и побежала в квартиру. Я уверена, что она не восприняла это как приглашение: она говорила «можно я зайду», а я говорила: «на выход».
— Когда вы произнесли фразу «Ну поговорите!», вы в каком положении находились?
— Мне кажется, я была на месте, не помню. Пока разворачивалась с этой пиццей, она мне мешала, и пока я разворачивалась ко входу, она уже была там.
— Вы обращались за медицинской помощью? — спрашивает Воронин
— Нам предлагали, но я отказалась: ну что я скажу, что тахикардия и повышенное давление? Я поняла ваш вопрос, почему вы не обратились в травмпункт, поскольку было применено насилие? Но в тот момент у меня не было синяков, кровоподтеков. Я подумала: с чем я туда пойду?
— А когда обратились?
— Мне было терпимо, но рука не переставала болеть. Потом стали неметь два пальца, в локоть отдавать. Не проходило по крайней мере. К хирургу просто так не попадешь, и я решила поехать в травмпункт 69-й поликлиники. Мне выписали таблетки «Долобене» 30 декабря.
— Вы собственнику о произошедшем как-то сообщали?
— Нет, как он выздоровел от ковида, он уехал в командировку. Некуда было сообщать. Никакого материального вреда причинено не было, плитку у меня никто не украл.
— С 21 декабря по настоящее время собственнику Кудрявцеву вы ничего не поясняли?
— Я не поясняла.
У Воронина ходатайство огласить или предъявить для обозрения протокол объяснений от 21 декабря в связи с противоречиями.
Воронин добавляет, что Субботина в объяснениях говорила 21 числа, что моральный и физический вред ей причинен не был
Прокурор возражает, что доказательствами являются только протоколы допросов, суд с ним соглашается и отказывается.
Воронин продолжает с объяснениями от 22 декабря, где также ничего не говорилось про физическую боль. Суд сразу говорит, что не усматривает противоречий: сегодня Субботина поясняла, что не помнит точно, сообщала ли она об этом полицейским или нет.
Воронин просит огласить из допроса абзац про каршеринг, он видит противоречия в том, опознала Субботина или нет женщину на водительском сидении.
- Мы каким показаниям должны доверять? На следствии, о том, что в машине была «та самая» женщина, или тем, что сейчас? — интересуется Воронин.
- Да, я ее узнала, — отвечает Субботина.
- Узнали со сторопроцентной уверенностью?
- Я могла бы, но я не буду так говорить, на 100 процентов, похожи они все. Безумный день, состояние стресса, а вечером был сумасшедший дом, это тоже стресс и моральный вред.
Судья и Воронин пытаются выяснить, «та самая» была женщина в машине или нет. Да, та самая, настаивает Субботина. Прокурор уточняет.
— Мне вы говорите, что Кудрявцев не жил с вами, зять. Тут вы говорите про карантин. Он был в квартире в момент проникновения?
— Он был в квартире на время болезни ковидом, где-то до 20-го числа, он собрал вещи и уехал в длительную командировку. Не сказал, куда и зачем.
Больше к ней вопросов нет.
Следующей будут допрашивать Ирину Кудрявцеву, жену сотрудника ФСБ. К трибуне подходит женщина в белой кофте с капюшоном Reebok и кроссовках Ecco. Она вспоминает события 21 декабря.
— 21 декабря в 8:15 утра звонили в дверь долго. Мы не открыли, потому что дверной глазок был заклеен. В 12:10 я заказала доставку пиццы. Где-то через полчаса позвонили в домофон и сказали «Роспотребнадзор». Посмотрев в глазок, я увидела двух людей в белых костюмах, в масках, очках. Я так поняла, что это Роспотребнадзор. Дверь не открыли, учитывая утренние обстоятельства. В час дня позвонил курьер, мама пошла открывать. Услышала, что женщина просит поговорить с Константином.
— Вы находились в какой квартире? — уточняет прокурор.
— Я находилась в 38-й.
— А Соболь проникла в 37-ю?
— Да.
— На боль в руке жаловалась мама?
— Жаловалась. Говорила, что болит рука. Крови и синяков не было, но боль присутствовала.
— А из-за чего болела рука, мама рассказывала?
— Что ее схватили и толкнули. Женщина, которая хотела поговорить с Константином, схватила ее и толкнула.
Собственник квартиры 37 — ее муж Константин Кудрявцев, продолжает потерпевшая. Квартиру купили в браке, против проживания ее мамы муж не возражал.
— Вам ущерб какой был причинен?
— Я считаю, что это моральный ущерб. Стресс и нервы, связанные с этим днем. Это ребенок и проникновение в мое жилище. Безобразие, что творилось вечером внизу, много народа стояло, полиция.
К вопросам Кудрявцевой переходит адвокат Воронин.
— Известен ли вам Кудрявцев Константин Борисович?
— Да, мой муж.
— Кто является собственником 37-й квартиры?
— Кудрявцев.
— А кто зарегистрирован?
— Я не знаю.
— В 37-й квартире кто проживает с момента приобретения?
— Мы расцениваем 37 и 38 как одну нашу квартиру.
— То есть проживают все?
— Ну, фактически, наверное, да — смеется Кудрявцева.
— Кто-то там спит, принимает пищу?
— Один день мама попробовала, дальше там был ремонт.
— Кто является собственником 38?
— Я, мой сын и моя мать.
— А прописан?
— Я, мой сын, мать, муж, отец, брат. Фактически проживаем мы втроем: мама, сын и я.
— А Кудрявцев проживает в одной из этих квартир? На момент 21 декабря он в какой проживал?
— Он болел ковидом в 38-й квартире. До 20 числа. Он отболел от начала декабря, собрал вещи и уехал.
Воронин уточняет, считают ли жильцы своим пространство между квартирами, Кудрявцева подтверждает. Двери между квартирами постоянно открыты, закрывают лишь общую, что выходит на лестницу.
— На каком основании Субботина пользуется квартирой 37?
— На основании документа, который они подписали? Я не вдавалась. Они мне рассказали, мама, муж. Ей было так спокойно, удобно.
— 21 декабря вы находились где?
— В 38-й.
— А дверь была…
— Прикрыта.
— Закрыта полностью, но не замок?
— Не полностью, не на замок.
— Что вы слышали?
— Мама открыла дверь общую, и я услышала голос женщины, можно я поговорю с Константином, дайте мне поговорить. Дверь хлопнула, опять открылась, разговор продолжился, и … «Выходите, на выход», вот так.
— У вас не было желания выйти за дверь?
— Это произошло так быстро, я удивилась всему происходящему…
Как пишет «Медуза», Кудрявцева говорит, что с мужем она эту ситуацию не обсуждала — они в процессе развода.
Следующим должны допросить курьера Никифорова. Его ищут в течение десяти минут. Затем прокурор звонит и говорит по телефону.
— Владислав Олегович, здравствуйте. Вас прокурор беспокоит. Скажите а вы где? (пауза) В прямом. (Пауза) А через сколько вы будете в суде? Мы все тут находимся с полдесятого утра. Вам нужно срочно явиться в Перовский суд, но у вас крайне мало времени. Уже ненадолго, — говорит он.
— Поднагнали столько полиции, столько приставов, и не смогли! — добродушно разводит руками прокурор.
— Как хорошо это курьера характеризует! — добавляет Воронин.
— Хороший курьер! — соглашается прокурор.
Воронин просит перерыв 5 минут, чтобы переговорить с подзащитной, которая «там». Судья разрешает.
Все возвращаются в зал, адвокат Воронин предоставляет суду упомянутое письменное заявление Соболь об отказе от его услуг. Судья отказывается приобщать документ, потому что неизвестно, кем он составлен.
Тогда Воронин просит перерыв, чтобы согласовать позицию с Соболь. Судья отказывает и в этом и приглашает свидетеля.
В зал заходит мужчина в легкой непромокаемой куртке Columbia серого цвета, синих брюках и черных туфлях. Это участковый уполномоченный по району Новокосино Тюляков.
Он говорит, что с потерпевшими «постольку-поскольку» был знаком: «Знаком был с супругом, посещал на участке». Обвиняемую не знал.
Прокурор спрашивает, что ему известно.
— 21 числа поступил вызов от оперативной части, что по адресу на Суздальской улице незаконное проникновение. Когда я прибыл, там уже был наряд полиции, мы с сотрудниками ППС направились в квартиру 38. Принял заявление от Субботиной, посторонних лиц на тот момент не было. Направился в отдел для регистрации заявления.
Через какое-то время поступила информация о моего руководителя, что около дома по этому адресу в транспортном средстве подозрительные лица находятся — люди, которые проникли в данную квартиру. Он направил меня, по прибытию там находились наряд полиции; две девушки и парень были в каршеринговой машине и отказывались выходить. Через длительное время граждане вышли из транспортного средства и были доставлены в отдел.
Прокурор просит участкового пересказать, что Субботина писала в заявлении, участковый вспоминает, как ее «оттолкнула неизвестная, дернула за руку и проникла в квартиру 37, вела видеосъемку». Вопросов больше нет.
Воронин спрашивает:
— Какие вы 21 декабря проводили действия и какие документы составляли?
— Принял объяснение, заявление… Не помню, не могу сейчас ответить.
— Осмотр места проводили?
— Осмотр следствие производил другой сотрудник. Мне кажется, нет.
— Вы знали, что послужило основанием для вашего вызова?
— Первоначальная карточка у нас была проникновение в чужое имущество.
— А следователи какого органа должны заниматься такими происшествиями?
— Следственный отдел…
— МВД, СК?
— Не могу ответить.
Воронин просит представить ему рапорт о передаче материала проверки в ГСУ СК. Дальше он рассуждает, кто какие дал показания и просит огласить протокол допроса.
Оглашаются показания Субботиной. Участковый уверяет, что ее просто попросили спуститься и посмотреть на «дам» в каршеринговой машине.
Затем Тюлякову показывают объяснения, которые он брал у Субботиной — защитник Воронин пытается закрепить, что женщина не говорила ему, что претерпела моральные и физические страдания.
— Ну, на тот момент она мне пояснила вот так. Что она испугалась просто, был испуг от действий неизвестной, — объясняется участковый Тюляков.
Судья отказывает Воронину по ходатайству об обозрении дополнительных объяснений Субботиной, поскольку объяснения не являются доказательством по делу. Адвокат просит хотя бы показать ему бумажки, и судья соглашается.
— Составляли такие объяснения, да или нет? — спрашивает Воронин.
— Да, мои объяснения, мой бланк, — признается полицейский.
Теперь Воронин спрашивает, получал ли он от Субботиной объяснения о причинении вреда. Тюляков говорит, что нет.
Далее Воронин пытается выяснить, на основании чего полицейские требовали от находившихся в машине выйти и дать объяснения. «Галина Васильевна же их опознала», — отвечает полицейский.
— То есть у сотрудников полиции в тот момент было понимание, что в автомобиле находится человек, совершивший преступление?
— Получается, что было.
— Помощь от других подразделений МВД осуществлялась?
— Без дела никто не сидел.
— Из других подразделений, не ОВД Косино, кто-то вам помогал?
— Сотрудники уголовного розыска, как я понимаю.
— А по поводу помощи сотрудников уголовного розыска вами составлялись документы?
— Мной писался рапорт, что… не помню, о содействии что-то.
— Когда много сотрудников находились при осмотре машины, кто из руководства полиции там находился?
— Костырев находился, начальник участковых. Могу ошибаться. Еще кто-то…
Больше вопросов нет, объявляется перерыв.
Пока идет перерыв, в зал возвращается Любовь Соболь, она в футболке с надписью «Где уголовное дело по отравлению Навального?»
Она говорит, что во дворе суда гуляли на солнышке, а теперь сказали, что нужно вернуться в зал.
— Вы готовы участвовать в судебном заседании? — спрашивает судья.
В ответ Соболь достает камеру. и начинает нажимать кнопки, а Воронин говорит, что Соболь отказывается от его услуг. Соболь зачитывает свой отказ от услуг Воронина, на столе в это время стоит камера с мигающей лампочкой.
Судья откладывает заседание до 12 апреля.
Оформите регулярное пожертвование Медиазоне!
Мы работаем благодаря вашей поддержке